Ответы найдутся. рассказы и повести - Сергей Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Будет.
Здоровяк снова взялся за черенок, лениво потянул, и осыпавшийся грунт открыл…
– Смотри! Смотри! Рука!
6
Несколько мгновений жгучей боли в сердце и туман вытолкнул бойца. Сразу в уши, глаза, рот, за ворот телогрейки полетел снег, словно крупа – мелкий и колючий. Ладонь стала прилипать к металлу автомата. Пришлось одеть варежки, опустить «уши» шапки. При этом вывалилась припрятанная сигарета с загадочными буквами «L&M», но не успела упасть на снег, как порыв ветра с запахом дыма подхватил её, унёс обратно в туман, а сержант от досады только крякнул.
«Покурил… Однако, где это я?»
Ровный, не заваленный плетень отделял его от крестьянского подворья. Буквально в нескольких шагах, чуть боком, стояла телега, за ней вторая. Кажется, были ещё. На телегах, укрытый брезентом, перетянутый верёвками, лежал груз и явно это были не калиброванные ящики: брезент то выпирал острым углом, то провисал пустотой, то обтягивал что – то круглое. Оглобли, колёса, поклажа – всё толсто покрывал снег.
«Значит, давно погрузили… А лошади?»
Ответом разведчику раздалось ржание: несколько сытых лошадей тёрлись мордами у коновязи под навесом возле избы.
Изба выглядела солидно: тяжелые брёвна стен надёжно лежали на массивных валунах и легко несли четырёхскатную крышу с дымящей трубой; высокое резное крыльцо, резные наличники окон.
Все эти детали разведчик охватил разом, как несущественные отодвинул в сторону. Важно другое – то, что в видимых ему угловых окнах, за несерьёзными занавесочками было светло и в них хаотично, резко двигались тени.
«Сколько ёих там? Вряд ли все, но треть – очень даже может быть!»
Да, человек шесть – семь из грузовика с тентом могли быть за несерьёзными занавесочками.
Грузовик этот, вернее его грубые контуры, боец увидел случайно, когда на мгновение тот попал под луч света, возможно, движущихся фар или прожектора с караульной вышки.
«Регулярные части… Совсем нехорошо!»
Неожиданно слева у поленницы мелькнула тень. Боец передёрнул затвор.
– Дура! Я же выстрелить мог!
Девочка с охапкой дров, в короткой шубейке, в огромных валенках, над которыми белели голые (!) коленки, с непокрытой головой молча смотрела на ствол автомата. Казалось, она была удивлена русской речи.
– Что молчишь?
– Напугал, злодень!
Девочка устало перехватила дрова.
– Я пойду.
– Погоди… Ты про немцев в селе что-нибудь знаешь?
– Что-то знаю…
– Из тебя слово не вытянешь. Не бойся, я свой! Я…
– Не надо. За одно это слово повесить могут, а за донос мешок картошки дают.
– Ну тогда иди, получай свой мешок!
– Ты и впрямь – злодень… Нет, мне не надо.
– А мне про немцев надо. Много их?
– Много… По избам разбежались. У нас – унтеры. У соседей, – она кивнула за спину бойцу, – солдатня.
Разведчик обернулся. Никакого тумана сзади не было. Тот же снег на четыре стороны.
У соседской избы окна также были освещены.
– Слушай, а туман…
– Какой туман? Не было тумана. Снег день – ночь валит. Ты узнать хотел…
– Да – да, рассказывай!
Девочка опустила дрова себе на валенки, быстро запахнула полу шубы.
– Понаехали с утра. Велели всем жителям выгнать свою скотину на площадь А потом, людей налево, скот направо… Живность сразу увели, на центральную…
– А людей?
– Тоже… в конюшню битком набили.
– И тебя?
– И меня, и мамку с сестрёнкой младшей… Говорю – всех. Не выпускают и не выпустят уже. Там полицаи с пулемётами оставлены… Бочки с горючкой…
– А как же ты?
– Я… Меня у самых ворот унтер-офицер за руку выдернул. Мамка за другую тянет, плачет, понимает зачем… Её прикладом отогнали, а меня сюда, домой, а тут ещё двое… Добро из пустых изб повыгребали на телеги… С вечера пьянствуют… Назабавлялись, теперь жрать им подавай, печь топи…
Разведчик с негодованием смотрел на девчонку.
– Так почему не бежишь? Как ты можешь? Ты ведь… пионерка?
– Почему… Пионерка… – глаза в темноте недобро сверкнули. – Что же мне при них голой в галстуке ходить? А мать? Сестра? Унтер отпустить обещал. Не верю, но вдруг… чудо…
– Где эта конюшня?
Не успела дверь на крыльце отвориться настежь, со стуком, как разведчик отступил в тень. На пороге появился долговязый немец, в наброшенной на плечи шинели с легко узнаваемыми погонами унтер-офицера, в исподнем, в хлопающих сапогах. Он начал мочиться прямо на крыльцо, пытаясь встать по ветру. Но ветер изменил направление, забрызгал кальсоны.
– Verdammt!.. Деффочка! Wo bist du? Что ты делать?
– Я здесь, герр офицер! Дрова уронила. Уже иду.
Она подхватила поленья и заторопилась к дому. Немец дождался её, обнял за плечи и пьяно произнёс:
– In dieser schrecklichen Nacht kann ich nicht alleine bleiben.
– Да-да, герр офицер, проходите. Я дверь закрою.
Немец исчез в сенях, а девчонка обернулась, и, зная что на неё смотрит партизан, несколько раз махнула рукой ему за спину: «Там, там конюшня!» Она медлила, в нерешительности потопталась на месте и… вошла в дом.
7
Время. Оно и не друг, но и не враг. Это мы самонадеянно даём ему строгие определения, награждаем звучными эпитетами. И не только своему, отпущенному лично нам, но и чужому. Чужому даже охотнее. Каждый из нас считает себя творцом и властелином времени; каждый, словно в точке перегиба, легко оглядывается в бесконечность прошлого и невозмутимо рассуждает о бесконечности будущего, деля неделимое на удобные отрезки. Как мы наивны! Время – оно само по себе. Оно то бежит, то тянется, то… стоит, подчиняясь лишь скрытным законам мироустройства. Не замечая, растворяет нас в невообразимых пределах своего бытия, оставляя нам трудный выбор либо подчиняться, либо сопротивляться ему.
Сейчас время для бойца было врагом: скорее, как можно скорее надо вернуться в отряд.
Когда начнётся акция – утром, днём, через день – неизвестно. Известно наверняка, что местные выродки без приказа пальцем не пошевелят и будут сидеть в обложенных мешками с песком постах, пока хозяева лично не прибудут. А тем надо протрезветь, привести себя в порядок, потому что на фотографиях, присланных с экзекуций, для своих любимых они должны быть свежи, улыбчивы, бесстрашны…
Да, он спешил, хватая ртом морозный воздух, чувствуя нарастающую боль за рёбрами. И боялся сломаться, опоздать, позволить тем самым убить. Другое уже не волновало: ни погодные чудеса, ни странные предметы, ни меняющие свой облик постройки. Всему можно найти объяснение. На войне и не такое бывает…
Уже давно позади осталась река, прихваченная ледком, широкая и мелкая, сейчас под ногами ухабы поля, которому кажется нет конца и нет края. А впереди знакомые леса, короткий доклад командиру и надежда на его человечность. Впереди у парня будет целая жизнь, длинной в несколько часов.
…Сержант поднялся в атаку вместе со всеми. Но застрекотал, казалось бы, подавленный пулемёт, и его пули понеслись веером: отщепили кору с молоденькой сосны, взрыхлили снег позади бойца, остались в его груди и потом дальше, дальше… Куда-то, в кого-то…
Он умер не сразу. Упав на спину, он ещё видел падающие на него с молочно-белого неба снег и землю, поднятые выстрелом немецкого миномёта.
8
– И что нам с ним делать?
Молодой парень, одетый как сибирский лесоруб по-зимнему, но при этом за ремнём два магазина от «Шмайссера», сам автомат зажат в откинутой руке, пухлая сумка от противогаза через плечо, звёздочка на плюгавой ушанке… Он лежал таким, каким застала его смерть, будто случилось это мгновение назад, с выражением в открытых глазах не боли, а досады и непонимания конца…
– Надо бы полицию вызвать, – ответил здоровяк сидевшему на корточках возле ямы парню в камуфляже.
– И как ты объяснишь органам, зачем мы убили, закопали и снова раскопали какого-то участника военных реконструкций? Они же не видели над ним нетронутую землю, кусты…
– Да, полиция лишняя.
– Дошло… Но вопрос остаётся: кто это и что с ним делать?
– Я знаю, кто…
– Ты охренел…
– Нет, послушай! Это тот, с ночной дороги!
– Глупости! Там никого не было… Но если и так, суток не прошло, а он мертвый, хотя совсем не похож, закопанный и могилка зарасти успела. Бред… Ты ещё про не успокоенную душу вспомни. Это в духе времени.
– Насчёт души не знаю, но по-человечески похоронить его надо!
– Закопать? – Щуплый бросил вниз горсть земли. – Согласен, только обязательно взять всё ценное…
– Это свинство! Мародёрство, я хотел сказать.
– Дурак. Он же умер семьдесят лет назад…
– Неважно! Не дам! Он не умер, а был убит в бою. Он – солдат и имеет право им остаться, а не обобранным трупом.
Решительный тон, отпор со стороны напарника встревожил «крутого» археолога: лес, кругом ни души… «После, без него, сам… Поразительно, такая сохранность…»
